А на учредительной конференции этой Ассоциации в начале 1988 года шла борьба за то, кто станет её руководителем. Две кандидатуры — Борис Ельцин и Гавриил Попов. Я всеми силами старался добиться того, и преуспел в этом, чтобы возглавил Ассоциацию именно Гавриил Попов, а не Борис Ельцин.
— Я уже тогда относился к Борису Ельцину с большим сомнением. У меня было впечатление ещё со времени моей работы в МГУ. Я прекрасно помнил, как именно распоряжался в Москве первый секретарь московского горкома Ельцин. Именно в его бытность от Московского университета требовали завести пять коров для выполнения Продовольственной программы, а нас, аспирантов, гоняли на стройку у Дворца молодёжи, чтобы мы там разбирали завалы, укладывали кирпичи или месили бетон — вместо того, чтобы заниматься наукой.
То есть, у меня было с самого начала скептическое отношение к Ельцину, я никак не поддерживал в нём тех, кто видел в нём борца, тех, кто выступал в его поддержку после его снятия… И я никогда за него не голосовал. Ни в 90-м, ни в 91-м году, когда были первые выборы, ни в 96-м, когда были вторые выборы.
— В 1991-м я ни за кого не голосовал. Я считал, что вообще это была грандиозная ошибка, которая стала одним из шагов к развалу Советского Союза. На фоне Горбачева, избранного кулуарно, съездом, всенародные выборы президента России явно создавали конкуренцию между российским руководством и советским.
Это все хорошо понимали. Любопытно, что на инаугурации Ельцина, куда я был приглашен, присутствовал, конечно же, Горбачев. И он сказал фразу, которая в стенограмме выглядела невинной, а на сцене она произвела впечатление. Он сказал: «Весь мир смотрит на то, что мы с вами делаем…». Заметьте, что эта фраза, сказанная с той интонацией, с какой я ее сейчас произнёс, даёт полное понимание, что он, конечно же, был противником всех этих выборов. А написанная в газете, она ничего из себя не представляет. Потому что весь вопрос в интонации.
Но я действительно боролся за то, чтобы новые формы получили прописку и признание в политической жизни. И, собственно, поэтому стал одним из инициаторов создания Совета предпринимателей при Президенте. Он был создан уже после августовского путча, когда Горбачев искал какие-то опоры, пытался их обрести.
И Совет один раз собрался. Собрался в ноябре 1991 года. Горбачев председательствовал. Что меня тогда поразило, это то, что Президент Советского Союза, собрав вот таких активных людей, сторонников нового в экономике, вместо того, чтобы выслушать их, произнёс перед ними речь, после чего встреча была закончена. То есть, это был не Совет предпринимателей, мы должны были советовать Горбачеву, а сам Горбачев как бы советовал предпринимателям… И не слушал то, что они хотят сказать. То есть, к этому времени он явно не был тем человеком, который в состоянии повести за собой.
— Как вы относились к Горбачеву?
— Я относился и сейчас отношусь к Горбачеву с определённым сочувствием. При этом я считаю его виновным в том, что произошло. Но виновным не потому, что, как писал потом Шеварнадзе, как пытался утверждать Алиев, мечтал всю жизнь развалить Советский Союз. Вот эти свидетели, ставшие руководителями новых государств, потом сочиняли про себя, как они боролись против тоталитаризма, всего остального…
Конечно, Горбачев зашел так далеко потому, что он не знал, куда он идёт. Он проболтал своё президентство. Он запутался и дал себя обвести вокруг пальца в международных делах. И, конечно же, самое главное, он оказался человеком без стержня, неспособным в трудные времена принимать необходимые жесткие и ответственные решения. Собственно, история с путчем (ГКЧП — Ред.) это всё доказала.
Я не верю в путч. Я думаю, что всё это была согласованная с Горбачевым акция — а тот струсил и решил делать вид, что он тут не при чем. А потом выпутывался из этого, но так и не выпутался.
— А как вы встретили тогда путч? И как восприняли затем известие, что в Беловежье три человека подписали соглашение, когда вы узнали, что СССР как геополитической реальности больше нет? Какие чувства испытали?
— Путч я, конечно же, отверг. Я был возмущен. Он застал меня в отпуске в Сочи. Я вернулся в Москву и наша Московская товарная биржа, членом биржевого комитета которой я был, поддерживала белодомовцев. Для нас было унизительно, что вопрос, который должен был решать наш народ, решает кучка путчистов.
Спустя время, я, конечно, понимаю, что эти люди хотели, как лучше. Получилось у них отвратительно. Они фактически в результате этого неудачного эксперимента скомпрометировали любую попытку сохранения Советского Союза. И они в этом смысле, конечно, и жертвы, и при этом виновники того, что произошло. Они продемонстрировали, в свою очередь, тоже далеко не те качества, которые нужны были для того, чтобы разобраться в этой ситуации.
Что касается распада Советского Союза, то не буду лукавить, не всё сразу стало понятно. Как и в большинстве других случаев, для большинства людей, живших в Советском Союзе, уже запутанных к этому времени болтовнёй с разных трибун, жонглированием термином «суверенитет», который стал употребляться даже по отношению к Краснопресненскому району Москвы. Напомню, что его руководитель Краснов, председатель Совета Краснопресненского района, считал, что птицы, летящие над Краснопресненским районом, являются неоъемлемой собственностью Краснопресненского района.
Соответственно, была большая путаница, и в этом и состоял, косвенно, один из замыслов тех, кто собрался в Вискулях. Они ведь для того и подписали… Это было подано не как распад Советского Союза, а как создание Содружества. И потребовалось, конечно, некоторое время для того, чтобы разобраться в том, что это было за Содружество, к чему оно приводит. Оно ведь не было выполнено в своих изначальных посылах. Например, когда дело касается общих вооруженных сил и тому подобных вещей. Всё это очень скоро пошло под нож.
— Как вы считаете, в чем причины распада СССР? Это было неминуемо? Или, всё-таки, можно было что-то сделать?
— Конечно, минуемо. Это был момент, который требовал другого руководства в стране, требовал другого понимания того, что происходит, более ясного. Мы дали себя увлечь болтовнёй, дали увлечь себя прекраснодушными идеями. Абсолютно точно, что отмена руководящей и направляющей (КПСС — Ред.) и сдача полномочий Советам — то, что считается признаком отказа от тоталитарного общества — одновременно была и развалом Советского Союза, потому что в условиях такой Конституции, с правом выхода союзных республик — Коммунистическая партия была цементирующим стержнем этого Советского Союза… Государственная партия! Коммунистической она при этом была, капиталистической — не важно, она была просто политической силой, которая удерживала эти республики в узде от распада. Это не было оценено никем, и, прежде всего, Горбачевым.
Безусловно, могли быть разные варианты. То, что они могли быть, показывает пример Китая, который тоже подходил к такой черте, но удержался после Тяньаньмэнь. Вот так.
