Политика государственного отказа

19 декабря президент РФ Владимир Путин своим указом снял ограничения в предоставлении политического убежища в России, существовавшие более 20 лет.

Это произошло на фоне непрекращающихся скандалов, связанных с попытками депортации политических эмигрантов и бывших ополченцев Донбасса на Украину. Насколько данный указ может изменить сложившееся положение дел? Способно ли облегчение права на получение политического убежища решить проблему системной незащищённости политических беженцев с Донбасса, находящихся на территории РФ, или, хотя бы, её смягчить?

Двадцать лет без права на убежище

Ограничения на предоставления политического убежища в РФ, об отмене которых идёт речь, были введены в действие указом президента Ельцина от 1997 года. И касались они, прежде всего, следующих категорий потенциальных претендентов на статус политэмигранта: во-первых, это были те, кто преследовался в своих государствах за действия, которые в России также признаны преступлениями, для лиц, осужденных или находящихся под следствием в России, и тех, у кого два гражданства; во-вторых, те, кто прибывал из государств «с развитыми и устоявшимися демократическими институтами в области защиты прав человека», закрытый список которых ежегодно утверждается в МИД РФ; в-третьих, речь идёт о тех, кто не может или не хочет возвращаться в свою страну по экономическим причинам, из-за голода, эпидемии или чрезвычайных ситуаций природного и техногенного характера. Кроме того, существовал фактический запрет на предоставление политического убежища гражданам тех стран, с которыми у РФ имелся безвизовый режим пересечения границы. Очевидно, что в данном случае речь шла обо всех странах СНГ, в том числе и о тех, отношения с которыми никогда не были хорошими. К разряду таких стран, в частности, до сих пор относится Украина, и очень долгое время относилась Грузия.

Безусловно, предоставление политического убежища — это процесс, не являющийся простым ни в одной из стран. К примеру, в США он связан с серьёзным ограничением в передвижениях, как во время, так и после получения такого статуса. Претенденту на политическое убежище в этой стране ещё на этапе подачи документов (который сам по себе отнюдь не прост) может быть ограничен выезд даже за пределы штата, а в некоторых случаях — даже за пределы населённого пункта. А после предоставления убежища он не сможет вернуться в свою страну на протяжении очень долгого срока, так как подобная поездка может послужить основанием для потери статуса (это касается не только тех, кто получал убежище под надуманным предлогом, но и тех, чьи опасения носили вероятностный характер). При этом, само его получение может продлиться и два, и пять лет, и пока процесс идёт — соискателю «настоятельно не рекомендуется» покидать Соединённые Штаты в принципе. Стоит отметить, что вид на жительство в Америке (тот самый «гринкард») станет возможно получить не ранее, чем через год после политического убежища, а гражданство США — не ранее, чем через 5 лет после «гринкарда». Таким образом весь процесс может затянуться на одиннадцать лет. И всё это время передвижения этого человека будут так или иначе ограничены. Так что процедура эта, несомненно, сложна и тяжела. Но если просуммировать эффект от действия ограничений, на протяжении двадцати лет имевшихся в России, то, в итоге, становится очевидным, что, на деле, они не ограничили, а полностью отменили институт политического убежища, как таковой. И это подтверждается тем фактом, что, за всё время, прошедшее после их введения в РФ, оно не было предоставлено ни одному человеку.

По мнению депутата Государственной Думы Константина Затулина, давно занимающегося данным вопросом, тот указ 1997 года был вызван чисто конъюнктурными соображениями. По его словам, произошло следующее: «Ельцин внес своим указом ограничения, нарушив тем самым норму Конституции, по которой Россия предоставляет политическое убежище. Под влиянием своих советников он сделал это, чтобы не огорчать среднеазиатских, кавказских и украинских владык, это с одной стороны, а с другой — чтобы не создавать проблем со странами Запада. В результате за все время подписания этого указа в России не появилось ни одного политэмигранта». Так же он отметил, что из числа граждан Украины (тех, для кого сейчас получение политического убежища наиболее актуально) в этом статусе остро нуждаются тысячи людей.

А вот Лариса Шеслер, руководитель Союза политэмигрантов Украины, говорит о совсем другом порядке цифр: «Этих людей миллионы. Где-то полтора-два миллиона человек находятся в подвешенном состоянии, в неопределенном статусе». Безусловно, этих людей, в первую очередь, интересует, скорее, получение гражданства, нежели политического убежища. Но, с другой стороны, новая возможность даёт им хоть какой-то шанс для определения собственного статуса пребывания в РФ. Шанс прекратить жить, фактически, на положении нелегалов, находясь под постоянной угрозой депортации или, как минимум, общения с представителями правоохранительных органов. Ведь, по словам той же Ларисы Шеслер, гражданство из них получает всего от 65 до 85 тысяч человек в год, что критически мало на фоне их общего количества.

Впрочем, заявления Ларисы Шеслер — это не заявления официального лица, и цифры, приводимые ей, в качестве достоверной статистики использованы быть не могут. Тем не менее, действительная численность находящихся в России выходцев с Украины и Донбасса, по факту являющихся беженцами — это очень особая тема, которая заслуживает того, чтобы её рассмотрели отдельно.

Главный секрет войны на Донбассе

Война на Донбассе продолжается уже пятый год. И, по личной оценке многих участников вооружённых конфликтов на постсоветском пространстве, она является едва ли не самым жестоким и, уж точно, самым масштабным из этих конфликтов. Совершенно закономерно, что, в итоге, её результатом стали масштабные же потоки беженцев и серьёзные проблемы с их пребыванием на той территории, куда они пришли. Касается это отнюдь не только России. Не будем забывать, что поток беженцев, пусть и куда менее многочисленный, шёл так же и в сторону Украины. Впрочем, нас сейчас интересуют не они, а те, кто всё же оказался в России. А, точнее, их количество. Так сколько же в России беженцев с Донбасса?

Выяснить это не просто, так как точные и достоверные цифры по численности населения Донбасса имеются, по сути, только за довоенный период. Так что, для начала, обратимся к ним. Известно, что довоенное население тогда ещё Донецкой и Луганской областей Украины составляло, соответственно, 4 356 392 и 2 236 502 человека — таковы данные на предвоенный 2013 год. Далее, ситуация становится запутанной. Как минимум, потому, что появляется два официальных источника цифр — помимо Украинских правительственных ведомств, появляются государственные структуры ДНР и ЛНР. Уже по их данным, на 2017 год население Народных Республик Донбасса составляет, соответственно, 2 306 263 человека в ДНР и 1 475 841 человек в ЛНР. Здесь необходимо отметить, что цифры эти даны только по территориям, реально контролируемым Республиками, без учёта тех, что находятся под контролем войск Украины. По данным украинской стороны, на начало лета 2018 года на всей территории т.н. Донецкой области проживало 4 186 800 человек. Официальная статистика ДНР этих данных не оспаривает. Таким образом, можно сделать вывод, что, согласно официальным цифрам ДНР и Украины, население этой части Донбасса сократилось приблизительно на 170 000 человек. Из этой цифры необходимо вычесть количество погибших. Согласно официальному докладу ООН количество жертв составляет: «2737 погибших среди гражданского населения (1571 мужчина, 966 женщин, 96 мальчиков, 48 девочек и 56 взрослых неизвестного пола)». Всего же погибших, включая комбатантов, от 10 000 до 15 000 человек.

Апеллировать к неофициальным цифрам (согласно которым, погибших на Донбассе от 30 000 до 50 000) мы не станем. Добавив приблизительный коэффициент по разнице естественной смертности и рождаемости, можно сделать приблизительный вывод, что, согласно официальной информации как Республик, так и Украины, количество людей, покинувших Донбасс в качестве вынужденных переселенцев, составляет около 150 000 человек.

В масштабах такого государства, как Россия, подобные цифры не выглядят катастрофично. Вот только в их достоверности существуют серьёзные сомнения. В том числе и в самом Донецке. В чём легко можно убедиться, просто прогулявшись по вечернему городу и увидев, какое количество окон не горит. На практике, реальная численность населения, находящегося на территории, и количество людей, бежавших с Донбасса — это самый большой и ревностно оберегаемый секрет этой войны. Обе стороны даже не отрицают, что население продолжает сокращаться. При этом, Министерство юстиции ДНР не так давно проговорилось, что только за первые пять месяцев 2018 года миграционные потери составили 30 000 человек. И это только на подконтрольной ДНР части территории. Причём, в период, когда эскалации военных действий не происходило. Во время же активных боевых действий (то есть в период, когда происходила бомбардировка городов при помощи тяжёлой артиллерии и штурмовой авиации, имели место перебои с поставками продовольствия и медикаментов, систематически уничтожались объекты инфраструктуры в результате чего прерывалась подача электричества и водоснабжение, а ещё осуществлялись акты террора против гражданского населения со стороны парамилитарных формирований) количество подобных «миграционных потерь» должно было возрастать на несколько порядков. По крайней мере, именно на этот вывод наталкивает банальная логика. И, в общем-то, об этом же свидетельствуют данные ООН, согласно которым уже на апрель 2015 года (спустя всего, без малого, год после начала тех самых активных военных действий) количество беженцев с Донбасса превысило 800 000 человек. Примерно эту же цифру озвучил украинский чиновник Георгий Тука год спустя.

Цифры ООН, о которых идёт речь, были названы более, чем три года назад, при том, что война с тех пор не просто не закончилась, а не имеет даже перспектив к окончанию в обозримом будущем. Но есть ли более актуальные цифры?

Да, есть. И они были озвучены официальным представителем МИД России Марией Захаровой, согласно заявлению которой общее число граждан Украины (включая трудовых мигрантов), находящихся на территории России на 16 марта 2017 года, составляло 2 млн. 300 тыс. 320 человек. И, по её словам, более миллиона из них — беженцы с Донбасса.

И вот на фоне этих цифр всё тот же МИД РФ официально сообщает, что из всех находящихся в России жителей Донбасса, статус беженца имеют всего 168 человек. Оставим эту информацию без комментариев. Ну, а что же остальные? Можно, конечно, сказать, что, по тем же данным, с 2014 года (с момента начала войны) российское гражданство получили 316 938 бывших граждан Украины, но структура этой цифры совершенно не ясна. К примеру, не очень понятно, какие регионы Украины, при этом, имеются в виду, какой контингент в эту цифру входит (сколько в ней получивших гражданство трудовых мигрантов) и какое количество в ней крымчан. Но, даже если предположить, что все эти три сотни тысяч человек беженцы с Донбасса — это, в лучшем случае, от трети, до четверти всего их количества на территории России, если опираться на цифры, данные Марией Захаровой. И снова вопрос: а что с остальными? Теоретически, смягчение правил получения политического убежища может облегчить их судьбу. Но это теоретически. А что ни практике? Для того, чтобы это понять, необходимо оценить ситуацию, сложившуюся в данном вопросе в целом. В том числе и за рамками темы политического убежища.

С широко закрытыми дверями

Практика, как известно, критерий истины. И опираясь на ту практику, что сложилась в данном вопросе, можно смело утверждать, что фактическое отсутствие в России института политического убежища, на самом деле, мало что меняло. Ведь если отсутствует один институт — развивается другой. Природа не терпит пустоты, особенно там, где речь идёт о таких массах людей. Так или иначе, способ какой-либо натурализации для них должен был существовать. И он существовал и существует — это, к примеру, РВП («разрешение на временное проживание»). Некий отечественный аналог всё того же американского «гринкарда». Выдача РВП регулируется федеральным законом №115-ФЗ «О правовом статусе иностранных граждан в Российской Федерации», принятым в 2002 году. Конкретно сейчас действует его редакция от 2015 года. Разумеется, РВП — это, что называется, несколько про другое. Оно, скорее, имеет отношение к потребности государства в сторонней рабочей силе. Но, по факту, именно этот институт должен был в полной мере заменить беженцам с Донбасса политическое убежище. И, вроде бы, препятствий для этого не было. Но выдача РВП регулируется не только этим законом. Дело в том, что РВП не могут выдаваться неограниченно. Существуют квоты, каждый год утверждаемые правительством РФ, и определяющие, какое количество разрешений может быть выдано максимально. Так вот, в довоенном 2012 году эта квота, суммарно, равнялась 248291 (именно столько РВП тогда было выдано по факту). Но уже в 2014 году, мы вдруг обнаруживаем, что эта квота была сокращена до 95 880. Это в два с половиной раза. Что характерно — в год начала войны. Какое потрясающее совпадение. И нельзя сказать, что за прошедшие годы положение как-то существенно изменилось — в 2017 году квота составила 110 880. Полагаю, нет смысла объяснять, что на положении беженцев данные изменения сказались напрямую. По сути, это была довольно яркая демонстрация позиции государства в данном вопросе.

Однако это ещё далеко не всё. В 2018 году комитет «Гражданское содействие» (благотворительная общественная организация, занимающаяся помощью беженцам) зафиксировал резкое сокращение количества людей, обладающих временным убежищем в России. Только за три месяца, с 1 апреля по 1 июля 2018 года их количество сократилось более чем на 10%. И эти люди вряд ли вернулись назад — как мы уже говорили ранее, население Донбасса продолжает сокращаться, о чём свидетельствуют официальные данные обеих сторон конфликта. Тогда откуда это сокращение количества обладателей временного убежища? Кроме того, имеет смысл добавить, что то же «Гражданское содействие» озвучило цифру общего количества «граждан Украины», имеющих этот статус в РФ — 102 тысячи человек. И вновь вопрос — а как обстоят дела с остальными?

Впрочем, оба этих вопроса отнюдь не риторические и имеют вполне конкретные ответы. Причину, с которой связано резкое сокращение количество обладателей временного убежища, мы можем проиллюстрировать на примере Белгородской области, чьи «компетентные органы» не так давно обнародовали статистику по данному вопросу. Прежде чем её привести, можно заметить, что белгородская область является приграничной и местные инстанции, в основном, имеют дело именно с выходцами из воюющего региона. Так вот, в 2018 году за временным убежищем там обратилось 12 иностранных граждан, из них данный статус был предоставлен только одному. За продлением статуса временного убежища обратилось уже 496 иностранных граждан, и 220 из них отказали. На практике это означает следующее: достойным убежища данные «компетентные органы» сочли только одного из двенадцати, а половине тех, кто этот статус уже имел, было предписано отправляться на все четыре стороны.

Всё это происходит на фоне очень громких деклараций, звучавших, к примеру, на VI Всемирном конгрессе российских соотечественников, где была официально презентована новая “Концепция миграционной политики Российской Федерации”, при помощи которой было обещано существенно облегчить жизнь жителям Донбасса. Или внесение нового законопроекта, якобы упрощающего получение гражданства для русских и русскоязычных жителей бывшего СССР (тоже, в общем-то, понятно, о ком и о чём идёт речь). По факту же, не смотря на все эти декларации, перемещённые лица с Донбасса стоят перед закрытыми дверями, в которые их просто не пускают. На практике они продолжают оставаться массой людей с неопределённым статусом.

Но среди всей этой огромной массы беженцев, большинство из которых было вынуждено покинуть родные места из-за войны и связанных с ней экономической и гуманитарной катастрофы, есть немалое количество тех, кого можно назвать политическими эмигрантами в полном смысле слова. Тех, кто покинул Украину из-за того, что на её территории им могла угрожать опасность за их политические убеждения. Что происходит с ними? И каково реальное отношение в РФ к политическим эмигрантам с Украины? К тем, к кому тема предоставления политического убежища относится самым прямым и непосредственным образом.

Моя неласковая Русь

Здесь, для начала, не лишним будет заметить, что под понятие «политэмигрантов» в принципе попадает весьма широкий круг людей. И это не только уроженцы Донбасса и не только люди, имеющие отношение к Донбассу непосредственным образом. В России так же находится много политических беженцев из других регионов Украины, в том числе и из Киева и Львова, где, вопреки официальным утверждениям, далеко не все приняли государственный переворот 22 февраля 2014 года. В числе таких беженцев очень много людей вполне мирных, никак не относящихся к ополчению. Это бывшие политики, журналисты, деятели культуры и просто гражданские лица, не принявшие новую власть, открыто продемонстрировавшие это тем или иным образом, в результате чего их жизни, свободе и здоровью начала угрожать прямая и непосредственная опасность. И всё же, условно говоря, я разделил бы их на три категории: не донбасские политические активисты, волонтёры (гражданские, имеющие отношение к ополчению, либо политическому процессу на самом Донбассе) и комбатанты (то есть те, кто всё же воевал). Фактическое отношение к людям каждой из трёх категорий я продемонстрирую на конкретном, показательном примере.

На самом деле примеров здесь много: есть и из чего выбрать, и в чём запутаться. Но я использую те, что в данный момент наиболее актуальны. Так сказать, «из последнего». И начну, пожалуй, с волонтёров.

Ирина Воронцова находится в России уже много лет — с 2009 года она постоянно проживает в Санкт-Петербурге, а в 2014 году получила вид на жительства в России. Кроме того, она замужем за гражданином России. На Украине с 2004 года вела активную антибандеровскую деятельность, неоднократно подвергалась нападениям со стороны украинских нацистских группировок, таких как «Патриот Украины», «ВО Свобода», «Тризуб» (запрещённый на территории РФ). Так же подвергалась жестоким преследованиям со стороны СБУ ещё до войны. Что стало одной из причин того, что, в итоге, она перебралась в Россию. После начала вооружённого конфликта на Донбассе организовала сбор гуманитарной помощи для жителей ДНР и ополчения, а в феврале 2015 года вместе с мужем-добровольцем (уроженцем Санкт-Петербурга, бойцом донбасской бригады «Пятнашка») приехала в ДНР сама. Находясь на Донбассе так же занималась вопросами поставки гуманитарной помощи ополченцам и гражданскому населению Республики. В конце 2017 года, по формальному предлогу, против неё было возбуждено дело о лишении вида на жительство и депортации из РФ. Наблюдавшие за процессом отмечали, что происходящее шло с нарушением всех процедурных норм (в том числе со стороны местного ГУ УМВД по вопросам миграции). Отмечалось, что соответствующие органы словно поставили себе задачу выдворить её из страны в любом случае. Однако, в результате организованного уже российскими активистами широкого общественного резонанса, тогда власти вынуждены были отступить. Но, как выяснилось, только на время.

Преследования Ирины Воронцовой были возобновлены несколько месяцев спустя, в декабре 2018 года. На этот раз ей просто было отказано во временном убежище — внесудебным, бюрократическим путём. О чём, после нескольких формальных собеседований, ей было вручено письменное уведомление. На этот счёт друзья и коллеги Ирины сообщают следующее: «На документе стоит подпись начальника управления по вопросам миграции ГУ МВД по Петербургу и области полковника Владимира Минченко. Это его принципиальная позиция — о деле Воронцовой он осведомлен, она лично была у него на приеме. Он знает, что фамилия Воронцовой есть на печально известном сайте Миротворец и на Украине ей грозит наказание до 15 лет лишения свободы за волонтерскую деятельность в Донбассе. Мы считаем, что такая позиция г-на Минченко не может быть оправдана и противоречит неоднократным заявлениям российского руководства по теме необходимости поддержки беженцев с Украины, относящих себя к Русскому миру». Здесь, что называется, без комментариев. В качестве дополнения можно так же сказать, что Ирина Воронцова страдает тяжёлым заболеванием дыхательной системы и последовательное лишение вида на жительство и временного убежища лишило её и возможности получать квалифицированную медицинскую помощь. На данный момент ясности по её делу нет — всё в процессе и закончиться может как угодно.

Описанная выше ситуация почти зеркально повторяется и в деле, касающемся не донбасских политических активистов. И в данный момент это очень известное дело.

Елена Бойко (Вищур) — журналист из Львова. Интересная деталь биографии — она выросла в одном квартале с Олегом Тягнибоком, одним из наиболее радикальных и одиозных лидеров Майдана. До начала событий конца 2013 года занимала чёткую гражданскую позицию по вопросу права львовян открыто выражать свои политические взгляды и за их право говорить на русском языке, а после февраля 2014 года возглавила антибандеровскую общественную организацию «Галицийский ястреб». Была одной из тех, кто участвовал в немногочисленных митингах 9 мая под знаменем Победы. Летом 2015 года была арестована украинскими спецслужбами и заключена в следственный изолятор во Львове. Однако в результате шума, поднятого международной журналистской общественностью, было освобождена и, под угрозой физической расправы со стороны украинских радикальных группировок, переехала в Россию. Где активно участвовала в общественной жизни, являясь одной из самых известных представительниц украинской политической эмиграции, участвовала в телепередачах, писала статьи, занималась гуманитарными вопросами. 10 декабря 2018 года Елена Бойко была арестована. При этом, по словам её родных и близких, арест напоминал похищение — её просто увезли, и семья около суток не знала, где она находится. В последствии выяснилось, что Елена Бойко была доставлена в центр для мигрантов и против неё, по формальным основаниям, возбуждено дело о выдворении её обратно на Украину. При этом было известно, что на Украине ей грозит судебное преследование, многолетний тюремный срок и всё та же перспектива физической расправы со стороны радикальных группировок. Однако судебные власти РФ угрозы для неё не усмотрели и вынесли постановление о её депортации и о запрете на повторный въезд а РФ в течении нескольких лет. Особо удивляет тот факт, что решение это было вынесено молниеносно — прямо в день задержания, 10 декабря. О других обстоятельствах высказался активно поддерживающий её известный российский волонтёр Алексей Смирнов (создатель гуманитарного батальона «Агнел»): «Получили ответы из АП и МВД по вопросам миграции — заявление о политическом убежище переправили в МВД, а МВД в ответ на запрос ответило, что не является инициатором запрета для Вищур. Таким образом, ни у кого претензий к Елене нет, а запрет на въезд есть». В принципе, ситуация, описываемая Смирновым, довольно очевидно напоминает классическую бюрократическую «карусель». И это вновь наводит на мысль о том, что, как и в деле Ирины Воронцовой, соответствующие органы словно поставили себе задачу выдворить Елену Бойко из страны в любом случае. В итоге всё случилось по самому экстремальному сценарию из всех: она была выдворена методами, весьма сомнительными с процессуальной точки зрения, а заявление на политическое убежище у неё просто не приняли без объяснения причин и без всякой процессуальной фиксации. Это тоже лишь подтверждает сказанное выше.

Можно предположить, что в обеих описанных ситуациях существует некое принципиальное системное решение, которое пытаются воплотить в жизнь со всем бюрократическим упорством. По крайней мере, именно такое впечатление складывается при взгляде на происходящее.

Что же касается комбатантов, то приводить конкретный пример, вероятно, будет бессмысленно — многочисленные истории попыток депортации бывших ополченцев и без того у всех на слуху. И истории эти мало чем отличаются от предыдущих. Здесь, скорее, уместным будет другое — фактическая иллюстрация того, что судебные органы раз за разом не находят угрозы для жизни и здоровья этих людей на той территории, депортации на которую они подлежат. Историй этих будет так же две. Дам я их кратко и без комментариев.

Марина Меньшикова, гражданский активист из Крыма, активный участник Русской Весны. В 2017 году, находясь в Крыму у перенесшего операцию отца, на 4 (четыре) дня просрочила нахождение на территории РФ, в результате чего была задержана и по решению Ленинского суда РК Крым была выдворена на Украину, получив пятилетний запрет на пересечение границы Российской Федерации. 26 февраля 2018 года она была обнаружена повешенной в камере СИЗО города Днепропетровска. По официальной версии Марина Меньшикова покончила с собой. Так ли это — не ясно до сих пор.

Валерий Иванов, доброволец из России, участник ополчения ЛНР. В августе 2014 года был взят в плен и приговорён к 12 годам лишения свободы. Во время предновогоднего обмена пленными 2017 года его должны были вернуть, но в последний момент украинские власти исключили его фамилию из финального списка. 9 декабря 2018 года охранники львовской колонии забили его насмерть. Сначала его, с отбитыми внутренними органами, бросили умирать в карцер. Потом в течении двух недель отказывались выдать его тело в Россию. 29 декабря 2018 года он был похоронен с воинскими почестями в своём родном городе Северодвинске.

Об отношении украинской стороны к нашим пленным я бы тоже мог сказать пару слов, как человек, который когда-то этими пленными занимался. Но при наличии такой фактуры делать этого незачем. Точно так же я промолчу и о том, что происходит не в тюрьмах, а просто на территории Донбасса, занятой украинскими войсками.

И вновь всё тот же вопрос: смогут ли новые правила предоставления политического убежища существенно облегчить судьбу людей, живущих под угрозой подобного развития событий? При том, что, как уже было сказано выше, этот нормативно-правовой акт далеко не первый — были и другие достаточно громко озвученные инициативы, призванные облегчить судьбу политэмигрантов (например, та же новая миграционная концепция или тот же законопроект об облегчении предоставления гражданства для русских и русскоязычных жителей бывшего СССР). Инициативы, которые, по факту, ничего не изменили. Которые одна за одной оказывались, по сути, фикцией, несмотря всю свою правильность и насущную необходимость.

И вывод здесь может быть только один: дело не в самих законах, а в правоприменительной практике, являющейся следствием общего отношения госаппарата к проблеме. Не важно, какие инициативы озвучиваются и какие акты принимаются, если чиновники по факту следуют принципиально иным установкам, раз за разом включая в отношении этих людей «режим нулевой терпимости». Вспоминается цитата из одной полузабытой классической пьесы XVIII-го века: «Нет, права моего ничто не помрачит. Я не боюсь: закон подпора мне и щит. — Ах, добрый господин! Ей-ей, законы святы, Но исполнители – лихие супостаты»(с). Удивительно точная характеристика сложившегося положения дел.

Таким образом, тяжёлое положение политэмигрантов в РФ является не следствием неправильных законов, а следствием государственной политики. Негласной политики государственного отказа, определяющей то, каким образом эти законы будут использоваться в реальности. И я с большим сожалением буду вынужден предположить, что новый указ ничего не изменит. Ведь нет основания полагать, что та самая правоприменительная практика не останется прежней.

Лучше поздно, чем никого

Однако есть в произошедшем и безусловный повод для оптимизма. Разумеется, новый указ проблему не решает ни то, что радикально, но даже косметически. Тем не менее, потенциально он, как минимум, позволяет её чуть разгрузить — хоть немного снизить её накал. К очевидным его минусам относится ещё и то, что указ, помимо прочего, принят с чудовищным опозданием — ведь, если вдуматься, то пятилетие Майдана «отмечалось» всего за пару недель до его вступления в силу, а через несколько месяцев исполнится пять лет уже со дня начала войны. Совершенно очевидно, что все эти меры и решения надо было предпринимать уже тогда, в 2014 году, когда всё только начиналось. И, на самом деле, сказать, что этот указ запоздал — в буквальном смысле значит не сказать ничего. Всё это так. Но верно и другое. Как бы банально это ни звучало, но лучше поздно, чем никогда.

Тем более, если вести речь о политэмигрантах с территории Украины, то здесь совершенно точно можно сказать, что вновь обретённая ими возможность получения политического убежища в России не перестанет быть для них вопросом жизни ещё очень долгое время. По словам Ларисы Шеслер, нет причин полагать, что накал политических репрессий на Украине спадёт — он наоборот имеет все причины к росту. Война за церковь, военная истерия и политическая эскалация, связанная с началом предвыборного сезона — всё это неизбежно будет рождать всё новых и новых политических беженцев. И сейчас даже тяжело спрогнозировать, насколько массовым может быть этот поток. И если новые правила помогут хоть кому-то из этих людей — то это уже будет безусловным шагом вперёд. Пусть даже и небольшим.

Ну, а в целом же, для того, чтобы ситуация действительно изменилась, должно произойти нечто большее, чем принятие нового нормативно-правового акта, каким бы долгожданным он ни был. Для этого должна измениться государственная политика. Только так и никак иначе можно сдвинуть этот вопрос с той мёртвой точки, в которой он так плотно и глубоко увяз.