Война и мир: Проблемы и перспективы

В субботу, 19 ноября 2022 года, депутат Госдумы РФ, специальный пред­ставитель Думы по миграции и гражданству, первый заместитель председателя Комитета Государственной Думы по делам СНГ, ев­разийской интеграции и связям с соотечественниками, директор Института стран СНГ Константин Затулин выступил перед студентами и преподавателями Санкт-Петербургского Гуманитарного университета с лекцией «Война и мир. Проблемы и перспективы»

Прежде всего хотел бы высказаться по поводу длинного переч­ня моих заслуг. Так как я имел отношение к становлению рыночной экономики на заре ее формирования в России, в том, что мы сейчас имеем, есть и доля моей вины или моих усилий.

Я возглавляю Институт стран СНГ, который был создан в 1996 году. Других руководителей в этом Институте не было. Это негосударственная, неправительственная организация. К нашему мнению прислушиваются, хотя далеко не всегда следуют нашим рекомендациям в том, что касается политики в отношении стран Содружества Независимых Государств.

Показателен один пример. В советском кинофильме «Служи­ли два товарища», где играют замечательные артисты Ролан Бы­ков, Олег Янковский, Владимир Высоцкий, есть такой эпизод. Вы­соцкий играет Брусенцова — белогвардейского офицера, которого за проступок отправили на передовую, в Перекоп. События проис­ходят в 1920 году перед финальным актом Гражданской войны, когда красные штурмом взяли Крым и Белая гвардия была вынуждена уйти в эмиграцию. Буквально накануне поручик Брусенцов прибы­вает в распоряжение командования, на фронт. На экране, в блин­даже, — усталый полковник. Докладывая, что прибыл в его распо­ряжение, Брусенцов задает вопрос: «Господин полковник, мы вот обороняем Перекоп и Турецкий вал. А что, если красные форсиру­ют гнилое море Сиваш вброд, зайдут к нам в тыл и окружат?» Пол­ковник: «Все поручики метят в наполеоны. Идите в часть, не лезь­те со своими советами».

Ночью все так и происходит — красные форсируют Сиваш и вы­ходят Белой армии в тыл. Наступает агония. В кадре: те же полков­ник и поручик наутро. Полковник говорит: «Поручик, все прои­зошло так, как вы предсказывали». Брусенцов: «Кто бы мог поду­мать?!»

Какие-то мои мысли и предложения — касательно ли рыночной экономики или взаимоотношений внутри СНГ, — были учтены.

Но чаще всего то, что я или Институт предсказывал и советовал, воспринималось в искаженном виде или с опозданием. Бывало, нам говорили: «Это же вы насоветовали, смотрите, что получилось». Мы советовали, но не то и не так, как вы, власть, осуществляли на практике. В этом-то все дело.

Тема лекции — «Война и мир: проблемы и перспективы». Не ошибусь, если предположу, что большинство из вас, присут­ствующих здесь, взволнованы тем, что сегодня происходит. Наша страна воюет, и это касается всех: тех, кто непосредственно уча­ствует в боевых действиях, тех, кто учится в это время, тех, кто ра­ботает на предприятиях, выпускающих вооружение, боеприпасы и т. д. Наверное, есть ощущение, что спецоперация на Украине по­шла не по плану, по крайней мере в последнее время. Российские войска от наступления перешли к обороне, в какой-то момент усту­пив противнику инициативу (с которой выступила Россия, начав во­енную операцию 24 февраля).

Чтобы разобраться в причинах того, что происходит на Украи­не, с Украиной и украино-российскими отношениями, приходится вернуться к нашей истории Новейшего времени. Важно проследить генезис идеи украинской независимости. Этому вопросу посвяще­но много публикаций в последнее время, среди них есть и доволь­но толковые.

Начиная с 1991 года, в течение всего периода 90-х, многое, что касается ближнего зарубежья, Украины, Казахстана и других стран СНГ, было для нас Terra Incognita. Возникла ситуация, когда из-за скоропостижного развала Советского Союза эксперты, специали­сты, которые разбирались в экономике, хорошо представляли вну­треннее состояние союзных республик, ставших независимыми го­сударствами, остались там (в Киеве, Алма-Ате, Бишкеке, Ереване и т. д.). Я столкнулся с этим, когда в 1993 году стал депутатом I Госу­дарственной Думы и был избран руководителем впервые созданно­го Комитета по делам СНГ и связям с соотечественниками. Он стал, по сути, прифронтовым подразделением Государственной Думы.

Тогда, в 1993 году, я не мог получить серьезной аналитики, даже справки о наших соседях — бывших союзных республиках общего государства. Все эксперты, специалисты остались в самих респуб­ликах, за рубежом. В Москве функционируют Институт Африки,

Институт США и Канады, Институт Европы, Институт востоко­ведения и много других академических институтов, но до сих пор (в том числе и в рамках Академии наук) нет Института Украины, Института Казахстана, Института Закавказья и др.

Мне нерадостно от того, что наш Институт стран СНГ, носящий еще одно название — Институт диаспоры и интеграции, — сохра­няет монопольное положение, так как таких организаций больше нет. Наше заведение негосударственное, только мы знаем, как все эти годы существуем, и если бы не было определенной поддержки, в том числе со стороны В. В. Путина, то, наверное, институт пере­стал бы существовать.

В постсоветский период институты стали размножаться как гри­бы после дождя. Иногда в телестудии выступает эксперт — дирек­тор Института «За все хорошее, против всего плохого» или какого-нибудь подобного. Большинство таких институтов состоят из ди­ректора, его секретаря и, может быть, водителя. В нашем Институте работают 55 человек, половина из них — научные сотрудники, док­тора и кандидаты наук. Они могут трудиться не только в нашем Институте, но и в других по совместительству, но состоят в штате Института стран СНГ. Мы многие годы вторые по индексу цитируемости среди политологических НКО в России, хотя один Бог зна­ет, кто и как считает.

Повод к созданию Института стран СНГ был простым: прора­ботав два года в Государственной Думе I созыва (таков был срок ее полномочий) и потом, проиграв выборы вместе с Конгрессом рус­ских общин в 1995 году, я остался не у дел, за бортом Парламента. И к тому же в оппозиции к Ельцину и его команде. На основе полу­ченного в Думе опыта решил продолжить работу с соотечественни­ками и ближним (новым) зарубежьем и создал Институт.

Среди моих наград, которые были перечислены, не были назва­ны главные: мне шесть раз запрещали въезд на Украину. В 2017 году я был заочно арестован Киевским судом и к настоящему времени подвергнут всем возможным санкциям. К слову сказать, на сего­дняшний день все депутаты Госдумы включены в санкционные списки Европейского союза, США, Австралии и т. д. 18 ноября 2022 года на юбилейном мероприятии, посвященном 95-летию СПбГУП, был Владислав Третьяк, который тоже не впервые из­бран в Государственную Думу. Он входит во все санкционные спи­ски. Единственное исключение для него сделала Канада, потому что он награжден канадским орденом (Третьяк ведь играл в хоккей с канадцами, и они пока не запретили его в своей стране).

Украина запретила мне въезд в Крым в 1996 году по итогам мое­го пребывания в I Государственной Думе, когда еще у наших стран были внешне замечательные отношения. Все мы наблюдали объя­тия тогдашних президентов Ельцина и Кучмы. В 1997 году они подписали Договор о дружбе, сотрудничестве и партнерстве меж­ду Россией и Украиной, который теперь не действует, потому что Украина его денонсировала. Я и в I Думе, и после выступал против подписания и ратификации этого договора, предупреждая, что ни­чего хорошего из этого лицемерного акта не получится. Украине он был нужен исключительно для подтверждения прежних границ РСФСР и УССР, при которых Крым, Севастополь, Донбасс и вся Новороссия оказывались для нас заграницей.

Существует аксиома: нельзя победить народ, который понимает, за что борется. Одна из непреодоленных проблем специальной во­енной операции — наше население еще не в полной степени осо­знает, за что воюет Россия. Каждый из вас легко может найти целый ряд подтверждений этому. Я в самом начале СВО сказал, что это не спецоперация, а отложенная гражданская война, которая не слу­чилась в 1991-1992 годах из-за предательства национальных элит, не ставших бороться за национальные интересы. Российская эли­та тогда предпочла заняться перевариванием того, что им доста­лось в ходе приватизации на своей территории: заводов, фабрик, земель и т. д.

Вторая ипостась СВО — спецоперация постепенно приобрета­ет характер Отечественной войны за выживание Российской Фе­дерации. Многие у нас говорят, что в результате всего перестанет существовать именно Украина. У нас, особенно на первых порах, в комментариях было общим местом, что Украину приговорили, она себя дискредитировала и перестанет существовать как государ­ство. Но проблемы не только у Украины, но и у России, если мы проиграем эту борьбу.

Как историк, получивший образование на историческом фа­культете МГУ, могу утверждать: Россия никогда не проигрывала отечественных войн. Некоторые прекраснодушные эксперты, прав­да, считают, что наша страна вообще не проигрывала войн — перио­дически утверждают это с телеэкранов из патриотических побуж­дений. Вынужден возразить — Россия проигрывала войны: Русско­японскую, например, Крымскую, вопреки ожиданиям, и др. Тогда, в 1854-1855 годах, в результате многодневной осады Севастополя Россия всего лишь утратила контроль над южной стороной города. Тогда, как и сейчас, с нами воевала коалиция, состоявшая из Вели­кобритании, Франции, Турции и Сардинии. Фактически это была первая европейская война. Что стали бы делать их войска, взяв Се­вастополь? Двинулись бы на Петербург и Москву? Представить это невозможно. Но именно в тот момент в Петербурге произошла сме­на власти — императором стал Александр II, который был не готов бороться. Как Горбачев. В связи с санкциями, запретом на поезд­ки в Европу и другими обстоятельствами в так называемом циви­лизованном аристократическом обществе возник раскол, и импе­ратор поспешил согласиться на условия, которые подтвердили, что Крымская война проиграна. Она была проиграна дипломатически и политически, несмотря на то что постепенно превращалась в оте­чественную войну в силу фактов героизма, самопожертвования, которые проявили жители Севастополя, армия и флот.

Да, Россия проигрывала войны, но отечественные войны — ни­когда. Наша страна не проиграла Польше в Смутное время, когда стоял вопрос о самом существовании Российского государства. Те­перь мы отмечаем годовщину этих событий 4 ноября как День на­родного единства и День Казанской иконы Божией Матери — дату, когда поляки вынуждены были сдаться, покинув Кремль.

По сути, борьба с Карлом XII Шведским в начале XVIII века была отечественной войной. Основной вопрос этой войны был свя­зан вовсе не с выходом, как многие считают, к Балтийскому морю. Квинтэссенцией столкновения стала борьба за Украину (которая тогда называлась Малороссией), потому что именно предательство Мазепы поставило во главу угла вопрос, останется ли она частью Российской империи или, как надеялся Мазепа, отпадет от Рос­сии и пойдет другим путем. Это было одно из первых испытаний в русско-украинском вопросе.

Мы не проиграли Отечественную войну 1812 года, несмотря на то, что оставили Москву. И мы не проиграли, конечно, Великую Отечественную войну. Россия всегда выигрывала отечественные войны, но для того, чтобы выиграть такую войну, мы должны по­нимать, что она идет. Сегодня к такому пониманию ведет трудный путь, в том числе и на официальном уровне. На первых порах даже грозили пальцем тем, кто называл специальную военную опера­цию войной. Теперь, по-моему, это общее место в комментариях.

Возвращаясь к вопросу о сути наших проблем с Украиной, важно понять, в чем заключаются цели спецоперации и почему начался во­оруженный конфликт. Мне легко это сделать: когда как депутат, пред­седатель комитета I Думы я знакомился с проблематикой, возникшей спустя два-три года после распада Советского Союза, то сделал для себя вывод, которого придерживаюсь до сих пор: испытание Украи­ной — самое главное испытание новой России после распада СССР. Я так и назвал свою статью в «Независимой газете» — «Испытание Украиной. Экзамен на общенациональную внешнюю политику», ко­торая была опубликована в 1996 году.

В то время у России был «медовый месяц» с Украиной. Пробле­мы, например связанные с разделом Черноморского флота, торопи­лись не заметить или завершить. Но уже тогда я пришел к выводу, цитирую: «Хотим мира с Украиной, должны провести нашу внеш­нюю политику через испытание. Боимся испытаний — все равно, как в Мюнхене, мир не убережем, убьем его своей трусостью».

Проблема сосуществования Украины и России — крупнейший вызов государственности Российской империи, Советского Союза, Российской Федерации, как бы мы ни назывались. Потому что мы не можем разделить не только сегодняшние интересы, но и наше общее прошлое. Сейчас на Украине популяризируются фейки о ее тысячелетней истории. На самом деле Украина до 1991 года не су­ществовала как самостоятельное государство. А за то, что она во­обще стала государством, Украина должна благодарить в том числе большевиков, которые в свое время иного пути, кроме создания со­юзных республик, в национальном вопросе не предложили. То есть существовало внутреннее квазигосударство — Украинская ССР, ко­торое впоследствии при распаде Советского Союза обрело свою не­зависимость.

До этого никакого Украинского государства никогда не было, чтобы на Украине сейчас ни говорили. Незадолго до специальной военной операции Зеленский попытался вдохновить своих граж­дан — был выпущен исторический видеоролик (Зеленский ведь, как специалист шоу-бизнеса, действует именно его методами и, надо сказать, достигает определенного успеха). В этом видео история Украины представлена серией вспышек (эпизодов).

Первый эпизод — Киевская Русь. Ярослав Мудрый, Владимир, крестивший Русь, и все остальные князья, согласно ролику, — укра­инцы, русские к ним никакого отношения не имеют.

Следующая вспышка — начало XX века. В хаосе распада Рос­сийской империи и Гражданской войны появляются гетман Павел Скоропадский, атаманы, Нестор Махно и др. Можно ли считать это полноценной государственностью, выкованной в горниле Граж­данской войны? Безусловно, нет. Тогда лишь были сделаны заявки, и заявки не подтвердившиеся, на самостийность Украины. Это вто­рой эпизод якобы славной истории Украины.

Третий эпизод начинается с 1991 года, с Беловежских соглаше­ний (Россия Ельцина подписала Украине Кравчука вольную без вся­кого разбора).

Не может настоящая история государственности быть дискрет­ной, с провалами в сотни лет, когда на самом деле ничего самосто­ятельного Украина собой не представляла. Кстати, хочу, чтобы вы не заблуждались: никакой Киевской Руси тоже никогда не было. Киевской Русь назвали в XIX веке историки для облегчения перио­дизации. Словосочетание сначала стало использоваться в истори­ческой литературе, а потом внедрилась в общественное сознание. Когда на этот счет начинаются споры, я, как правило, задаю вопрос: «Скажите, пожалуйста, откуда князья прибыли в Киев?» Они при­были из Новгорода. Тогда получается, что Русь — Новгородская? Новгород в состав Украины никогда не входил.

Вернемся в 1990-е годы. Итак, Украина и Российская Федера­ция после Беловежских соглашений обрели независимость. Мы долго пытались понять, какими должны быть отношения между ними. Формальный ответ на это дали руководители наших стран того времени, подписав в 1997 году Договор о дружбе, сотрудни­честве и партнерстве между Российской Федерацией и Украиной.

Я, Юрий Михайлович Лужков, Сергей Николаевич Бабурин и це­лый ряд других людей (кто-то из них уже ушел из жизни, как Юрий Михайлович, например) считали, что договор не должен быть под­писан в той форме, в какой это в итоге произошло. Договор был стандартным: такие мы заключали со всеми бывшими союзными республиками. В нем не обозначалось ни гарантий дружбы, ни мас­штабов стратегического партнерства, ни условий сотрудничества. Там были только благопожелания.

Почему этот договор был так нужен Украине? Она всеми сила­ми добивалась его подписания, можно сказать, выцарапывала его. Причина проста. В ст. 2 договора говорится о том, что стороны при­знают нерушимость существующих между ними границ и уважа­ют территориальную целостность друг друга. Украине требовалось, чтобы Россия не претендовала на Крым, Донецк, Луганск и другие территории Новороссии.

Как вы, наверное, помните из истории, Украина, которая то­гда так не называлась, вошла в состав Московского государства в 1654 году по итогам Переяславской рады. Сейчас пытаются пред­ставить события так, что царь Алексей Михайлович тогда пообе­щал казачеству свободу, а затем нарушил свое обещание. На самом деле стоит говорить не о договоре между сторонами, а о присяге казаков во главе с Богданом Хмельницким на верность московско­му царю в условиях войны с Польшей.

В 1991 году Украина покинула это общее с Россией государство с территорией в пять раз большей, чем та, с которой она в него во­шла. Все приобретенные земли были завоеваны общими усилия­ми народов Московского царства, Российской империи, Советско­го Союза.

Например, Новороссия. Что собой представляла территория ны­нешнего юго-востока Украины? Область, где она располагается, на­зывалась Дикое поле. Рядом было Крымское ханство, крымские та­тары постоянно совершали набеги (в 1571 г. дошли до Москвы), по­хищали людей. Жить и работать в Диком поле было невозможно. По подсчетам ученых, за время существования Крымского ханства несколько миллионов наших предков были выключены из этногене­за русского, украинского, польского народов: их взяли в плен и по­том они либо погибли в других странах, либо ассимилировались с их населением. Например, Роксолана, жена турецкого султана Су­леймана Великолепного, о которой рассказывается в сериале «Ве­ликолепный век», была уведенной в плен украинкой.

Так вот, почему группа людей, к которой относился и я, была про­тив подписания именно такого договора между Россией и Украи­ной 1997 года? Мы не считали, что дружба, сотрудничество и парт­нерство не нужны, как раз наоборот — стремились и к одному, и к другому, и к третьему. Но мы понимали, что в этом договоре нужно предусмотреть целый ряд условий. Видели ли мы перспек­тиву не воевать с Украиной, а жить с ней в мире? Конечно. Мы это и предлагали. Однако мы призывали открыть глаза на намере­ния украинских властей ввести Россию в заблуждение, отдалиться от нее и сблизиться с Европейским союзом и НАТО. Такие тенден­ции были заметны еще тогда, в 1990-е годы.

Если вспоминать о той, уже неосуществимой идее мирного со­существования России и Украины, лучше всего для нас было бы установить особые отношения между двумя нашими независимы­ми странами. Это позволило бы избежать столкновения, но на до­стойных условиях. Мы, те, кто скептически относился к договору, не призывали к тому, чтобы Украина стала частью Российской Феде­рации. Мы не требовали тогда даже отдать России Крым, хотя сей­час меня часто представляют как человека, который первым загово­рил о необходимости вернуть Крым и Севастополь. В 1990-е годы я действительно говорил о том, что полуостров в составе Украи­ны — это историческая несправедливость, но я рассчитывал ре­шить этот вопрос мирно.

Сейчас некоторые люди рассказывают, что в 1990-е годы они чуть ли не засыпали и просыпались с мыслью о возвращении Кры­ма и все время боролись за это. Ничего подобного не было. На меня и моих коллег тогда показывали пальцами, как на городских сума­сшедших, которые своими претензиями на Крым и Севастополь разрушают вековечную русско-украинскую дружбу. Мы же гово­рили о том, что нельзя 2 млн человек, живущих в Крыму, рассма­тривать как заложников русско-украинских отношений. Ведь на все обращения населения Крыма в России Ельцина был один ответ: сейчас не до вас, в первую очередь важно налаживать отношения с независимой Украиной. Мы тоже хотели союза двух стран, но при условии, что у нас будет, по сути, солидарная внешняя политика, что будет формироваться близкая или по крайней мере не противо­речащая друг другу оборонная стратегия. И конечно, мы говорили о невступлении Украины в НАТО, чтобы она не стала частью враж­дебной или конкурирующей с нами силы.

В качестве аналога подобных двусторонних отношений мы при­водили пример США и Великобритании. Кто-то сказал, что эти страны объединяет Атлантический океан и разделяет английский язык. Все, как вы понимаете, на самом деле наоборот. В Соединен­ных Штатах никто не беспокоится по поводу того, что в Великобри­тании такой же государственный язык, как и у них.

На Украине с первых дней пошли против реальности, признав го­сударственным только украинский язык и выступив категорически против государственности русского. И это при том, что большинство населения страны говорит, пишет и думает на русском языке — так было до 2014 года, так обстоит ситуация и сейчас. Даже крайние националисты между собой разговаривают по-русски. Почему же нельзя признать русский язык государственным? Потому что нацики опасаются: в таком случае украинский не выдержит конкуренции. Это опасение находит определенное подтверждение.

С первых дней существования самостоятельной Украины стали всячески ограничиваться возможности получить образование на рус­ском языке. Количество русских школ стало сокращаться не после 24 февраля 2022 года — этот процесс начался в 1991 году и набирал темпы. Показатели реальной востребованности русского языка при этом оставались высокими. После обретения независимости тиражи русскоязычных книг и журналов выросли по сравнению с времена­ми СССР. Коммунистическая партия предписывала развивать нацио­нальные языки республик (таков был курс ленинской национальной политики), поэтому издания на украинском языке выпускались в свет вне зависимости от того, читал их кто-нибудь или нет.

В 1991 году в страну пришли рыночные отношения, и все стало ясно. Но образование финансировалось из государственного бюдже­та. На какие школы выделять деньги — русские или украинские — решали политики. А вот выпуск журналов, газет и книг определял спрос. Например, печатать на Украине книги на китайском языке бессмысленно: никто их не купит. Спрос на русскоязычные издания был (и даже сейчас остается) высоким. Таким образом, Украина с самого начала строила свою национальную политику и идеоло­гию на перегибах и лжи.

Украинские власти нацеливались на то, чтобы создать не просто независимую Украину, а Украину, независимую от России. От кого угодно другого при этом она может быть зависима. Вот недавно, уже во время военных действий, секретарь Совета национальной безопасности и обороны Украины Алексей Данилов заявил, что там обязательными языками станут украинский и английский, русский же язык должен исчезнуть с территории страны как «элемент враж­дебной пропаганды». Антироссийский курс украинских властей сейчас находит свое логическое завершение, но начался он не в фев­рале 2022-го, а в 1991 году.

Итак, я и мои коллеги говорили о том, что между Россией и Украиной можно построить особые отношения. На каких усло­виях это могло быть реализовано? Главное условие, на которое пришлось бы пойти России, — признать территориальную целост­ность Украины.

А что требовалось от Украины? Прежде всего она должна была сделать русский язык вторым государственным. Для нас это важно, потому что существование антироссийского государства с государ­ственным русским языком невозможно. Если русский язык установ­лен в качестве государственного, то попытки создать антироссий­ское государство обречены.

Второе условие, необходимое для настоящего сотрудничества наших стран, — федеративность Украины. Одни территориаль­ные единицы, которые составляют это государство, ориентирова­ны на Восток, другие — на Запад. Во время всех выборов прези­дента страна делилась на две части: западная поддерживала своего кандидата, восточная — своего. На первых президентских выбо­рах Леонид Кравчук, который считался кандидатом Востока, по­бедил диссидента Вячеслава Черновола, кандидата Запада. Крав­чук сел в президентское кресло и, руководствуясь логикой единого украинского государства, начал пытаться привлечь на свою сторону западную часть страны. Кравчук зашел так далеко, что на досроч­ных выборах 1994 года уже как кандидат Запада проиграл бывше­му премьер-министру страны Леониду Кучме, кандидату Востока.

Переизбрание Кучмы — отдельная ситуация. В 1999 году Кучма повторил успех Бориса Ельцина 1996 года и разыграл на выборах ту же карту, что и в свое время первый президент России, — борь­бу с коммунизмом. Во второй тур сознательно вытянули кандидата — коммуниста, а потом его, словно Георгий Победоносец змея, Кучма поразил копьем, представив все как победу нового над старым. Из-за этих фальсифицированных выборов впоследствии против Кучмы была запущена кампания, которую Запад всячески поддерживал. Но в 2004-2005 годах пришла Оранжевая революция, и кандидат За­пада Виктор Ющенко впервые победил кандидата Востока Викто­ра Януковича. Это тоже довольно неоднозначная история. Выборы проходили в три тура, что, вообще-то, законодательно было не пре­дусмотрено. Третий тур, или переголосование второго тура, органи­зовали, чтобы Ющенко стал президентом, и он им стал. В 2010 году Ющенко планировал переизбраться, но в результате получил в пер­вом туре всего около 5,5 % голосов. Победил кандидат востока Вик­тор Янукович. Через три года начался Евромайдан, затем последо­вал государственный переворот.

Украина неоднородна и никогда не была однородной. Западные области присоединил Сталин в 1939 году в результате освободи­тельного похода Красной армии в самом начале Второй мировой войны. С одной стороны, это был важный шаг, позволивший оття­нуть начало войны с Германией и отодвинуть границу СССР на за­пад. Однако с точки зрения перспективы Сталин допустил серьез­ную ошибку, что с ним происходило редко. Присоединив Западную Украину, он привел в страну Троянского коня.

Война с бандеровцами на этих территориях шла до середины 1950-х годов. В конце концов их не столько победили, сколько сде­лали вид, что победили. Они тоже устали от войны и на некоторое время притворились законопослушными гражданами. В 1958 году Политбюро ЦК Коммунистической партии Украины решило, что бандеровцев, отбывавших наказание в Сибири или на Колыме, нуж­но переселять в Херсонскую область и Киев, чтобы там, среди до­бропорядочных советских граждан, они перевоспитывались. Все произошло ровно наоборот. Так что во многом сегодняшнее пове­дение киевлян обусловлено исторически. Что касается Херсонской области, то ее своеобразие, в отличие от, например, Запорожской, — во внутренней неоднородности: село проукраинское, а города про­российские. В селах как раз и оседали выходцы с Западной Украи­ны, и там понемногу формировался соответствующий менталитет. Я был в Херсонской области после начала специальной военной операции несколько раз и знаю это.

Так вот, вторым обязательным условием для построения продук­тивных отношений между нашими странами я считал проведение на Украине федеративной реформы. Однако против такой инициа­тивы неизменно выступала украинская политическая элита, которая провозглашала унитарность обязательным признаком независимой страны. На самом деле политики опасались, что придется делиться властью с регионами. Для чего федеративная Украина была нужна России? Если бы там изменилось административно-территориаль­ное устройство, решение о курсе на вступление в НАТО никогда не было бы принято. Ведь в федерации регионы имеют свои пра­ва. Как бы ситуация обстояла в случае с Украиной? Допустим, вос­точные регионы выступают за членство в оборонительном союзе с Россией, западные — против. Решение не принимается. Западные регионы заявляют о желании присоединиться к НАТО, восточные отказываются. Решение снова не принимается. В результате Украи­на остается нейтральным государством.

Важность федеративной Украины в верхах России не понима­ли почти до самого последнего момента. Мы в Институте стран СНГ заявляли об этом еще в 1996 году. В 2009-м я перечислил те же условия, о которых рассказываю сейчас вам, тогдашнему гла­ве Администрации Президента Российской Федерации. Он отве­тил: «Язык — понятно, но какое нам дело, федеративная Украи­на или нет?»

Представители Запада понимали важность этого вопроса. Во время Оранжевой революции в 2004-2005 годах послы Герма­нии и Соединенных Штатов лично ездили в Донбасс, который счи­тался нелояльным к революции Ющенко, и убеждали население в том, что Украине не нужно федеративное устройство. До смеш­ного доходило: посол Федеративной Республики Германия и по­сол федеративного государства США доказывают, что унитарность лучше. Просто Запад понимал: федеративное устройство позво­лит реализовать концепцию нейтральной Украины, что лишит его возможности использовать эту страну как средство борьбы про­тив России.

И наконец последнее, третье условие: оградить церковь от вме­шательства светских властей. Почему важно, чтобы церковь была единой? Отвечая на этот вопрос, я привожу в пример югославский кризис. В МГУ у нас вели занятия по сербохорватскому языку, пре­подавателей отдельно сербского и отдельно хорватского не было. В сущности, это один язык, но православные сербы пишут на ки­риллице, а католики-хорваты — на латинице. Религия разделяет эти народы, хорваты и сербы — злейшие враги. Во время Второй ми­ровой войны хорваты истребили сотни тысяч сербов в концлагере «Ясеновац». Усташи, хорватские националисты, вырезали у узни­ков на спине шаховницу — «шахматную доску» хорватского фла­га. В период существования социалистической Югославии напря­женность снизилась, но с ее развалом снова начались конфликты и военные преступления. В этой давней вражде нельзя недооце­нивать значение церкви: католическая церковь одобряла незави­симость Хорватии, православная церковь, естественно, боролась за интересы сербов.

Такими же злейшими врагами сейчас становятся русские и укра­инцы. Раскол между русской и украинской православной церковью подпитывает противоречия. Если церковь едина, священники не бу­дут призывать бороться до смерти против русских на Украине или против украинцев в России. Но церковь стала первой жертвой яв­ного разлада между Россией и Украиной в 2014 году. Разобщение российского и украинского духовенства продолжается и сегодня.

Итак, вот факторы, которые я и мои коллеги считали важными для установления партнерства между Россией и Украиной. Укра­инские политики, хотевшие отдалить друг от друга наши страны, осознали значимость этих условий и нацелились на борьбу с ними. Осознали ли их в полной мере российские власти? К сожалению, нет, с опозданием и не в полной мере.

Хочу процитировать небольшой отрывок еще из одной своей статьи «Испытание Украиной», опубликованной в 2022 году, на этот раз с подзаголовком «Третья попытка». «Попытки призывать в 90-е в России к необходимости принудить, подтолкнуть Украину ко вто­рому государственному языку, федеративному договору с Крымом как первому этапу ее федерализации и, наконец, отказа от раско­ла православия как условия ее действительной дружбы, сотрудни­чества и партнерства с Россией остались тогда гласом вопиющего. И для нашей власти, погруженной в прелесть приватизации, и для нашей оппозиции, увлекавшей себя грезами восстановления совет­ского народовластия одновременно в Москве и в Киеве». Сейчас уже не все помнят, что Государственная Дума II созыва (1995-2000) была прокоммунистической. Сейчас коммунисты впереди планеты всей выступают за борьбу с враждебной Украиной, а в 1998 году накануне ратификации в Думе Договора о дружбе, сотрудничестве и партнерстве они питали иллюзии, что не сегодня завтра Ельцин отойдет в сторону и советская власть вновь будет установлена одно­временно в Киеве и Москве.

В 1998 году я возглавил социал-патриотическое движение «Дер­жава» — эта должность перешла ко мне от Александра Руцкого. «Держава» входила в Народно-патриотический союз России, гла­венствовала в котором КПРФ под руководством Геннадия Зюганова. В том же 1998 году меня (и все движение вместе со мной) исключи­ли из Народно-патриотического союза за то, что я выступал против ратификации договора и требовал бороться за Крым и Севастополь.

Что произошло после прихода к власти Владимира Путина? Дол­жен сказать, что, в отличие от своего предшественника, Путин все­гда хорошо понимал существо украинского вопроса. Он поставил цель — бороться за Украину. Сначала использовались позитивные методы — создание Единого экономического пространства и т. д. Цитирую самого себя: «При Путине ситуация стала меняться, но от уверенности, что все можно решить на „верхних этажах“, че­рез межэлитные договоренности с президентами и олигархами на Украине, мы слишком медленно переходили к необходимости все­общей мобилизации, борьбе за умы и сердца своих вчерашних со­граждан по другую сторону границы. Одна затяжка с раздачей рос­сийских паспортов на Украине сыграла свою роковую роль, соблаз­нив активное меньшинство решиться на майданы и перевороты. Мы не переборщили, а недоборщили с грамотным, умным и ши­роким вмешательством в эти так называемые „внутренние украин­ские дела“».

Почему я выделяю вопрос гражданства? Огромное количество граждан Украины хотели быть гражданами России, но при этом не могли, живя там, отказаться от украинского гражданства. Наш закон это запрещал. Если бы не требовалось обязательно отказы­ваться от украинского гражданства, то к 2014 году как минимум треть, а то и половина украинцев были бы одновременно гражда­нами России. Конечно, в таком случае Евромайдан побоялись бы организовать.

У нас промедлили с решением этого вопроса, потому что питали иллюзию, что договоримся с президентами и олигархами. Большин­ство украинских олигархов нажили состояние за счет перепродажи дешевого российского газа. И они были одними из главных сторон­ников независимости от России, поскольку боялись, что российские олигархи их разорят. Признаю, у них были основания так считать.

Перейду непосредственно к событиям последних лет. Какой была наша линия после возвращения Крыма в 2014 году? Ведь это событие, помимо положительных последствий, несло в себе оче­видную проблему. Мы изъяли из внутриукраинского процесса око­ло 2 млн своих сторонников, в результате чего баланс сил в стране стал меняться в пользу запада. Далее, как вы знаете, начались бо­евые действия в Донбассе. Восемь лет мы пытались добиться реа­лизации Минских договоренностей. Я поддерживал эти попытки, как и наша власть.

Но в декабре 2021 года фракция Компартии в Госдуме опу­бликовала проект обращения к президенту России с просьбой о признании государственности ДНР и ЛНР. Без всяких условий. Я до последнего момента был против этого, потому что понимал: за признанием этих республик последует необходимость ввести туда войска для их защиты, а это означает войну с Украиной. По­этому, прежде чем принимать решение, мы должны взвесить все риски и возможности; оценить, насколько мы готовы к этому, по­скольку любая война с Украиной — это война со стоящим за ней Западом, который всегда был заинтересован в том, чтобы «урав­новесить» поднимающуюся с колен Россию проблемами в ближ­нем зарубежье. Лучше всего для этого подходит Украина, за счет которой можно создать некое двоецентрие на постсоветском про­странстве. То, что происходит сейчас (к сожалению, я вынужден это констатировать), — следствие переоценки наших возможно­стей и недооценки того, с чем мы должны были столкнуться по­сле 24 февраля.

Что я предлагал, например? События развивались, напомню, следующим образом. Коммунисты выдвигают свою идею обратить­ся к Президенту Путину с просьбой о признании ДНР и ЛНР. На­чинается обсуждение, а в это время предпринимаются попытки на­стоять на том, чтобы Запад обратил внимание на наши претензии по НАТО, звучат призывы к переговорам и т. д. Но Запад не идет нам навстречу. 15 февраля депутаты предлагают поставить обраще­ние коммунистов на обсуждение на пленарном заседании. Я должен выступать от фракции «Единая Россия», что накануне подтвердил спикер на совете Думы. Но за пять минут до начала заседания мне говорят: извините, слово будет предоставлено другому члену фрак­ции. И этот депутат выступил совсем с другими идеями.

А моя идея заключалась в следующем: да, мы можем обра­титься к президенту, есть основания говорить о том, что ДНР и ЛНР — самостоятельные государства, но мы должны понимать последствия таких решений, поэтому я предлагаю обратиться к президенту с предложением о признании ДНР и ЛНР в случае нападения Украины. Тем более что мы имеем прецедент. Россия ведь до 2008 года не признавала независимость Абхазии и Южной Осетии. Тогда в марте по моей инициативе были проведены слу­шания в Государственной Думе. Мы обсудили ситуацию в зонах конфликта — Абхазии, Южной Осетии, Приднестровье и выра­ботали рекомендации: если Грузия нападет на Абхазию или Юж­ную Осетию, если Молдова нападет на Приднестровье, то в этих случаях необходимо немедленно признать Приднестровскую Мол­давскую Республику, Республику Абхазия, Республику Южная Осетия. Как вы знаете, в августе 2008 года произошло нападение на Цхинвал. Россия защитила Южную Осетию и Абхазию и при­знала их независимость.

Сегодня события, о которых я рассказываю, — не более чем ма­териал для историков следующего века, никакого практического значения для текущего момента они не имеют. Но нам надо было запастись терпением, потому что, не исключаю, Украина действи­тельно собиралась напасть на ДНР и ЛНР в надежде, что Запад запугает Россию: если та защитит эти республики, то ее ожидает схватка с Западом. На Украину приезжали хорваты, делились опы­том, рассказывали, как успешно они выдавили сербское меньшин­ство из Хорватии, проведя молниеносную операцию по зачистке сербов. На территории Хорватии ведь была так называемая Респу­блика Сербская Краина, хорватская армия ее захватила, а сербам пришлось бежать. При этом сама Сербия была связана по рукам и ногам и не выступила в защиту своих соотечественников в сосед­ней Хорватии. Украина хотела осуществить что-то подобное. И если бы она напала (и даже достигла бы каких-то успехов), то Россия могла выступить в роли защитницы жертв агрессии.

Но было принято другое решение, и 24 февраля мы проявили инициативу. Это стало поводом для того, чтобы представить Рос­сию агрессором в глазах всего мира, а на Украине — еще больше поднять градус национализма. И если до 24 февраля рейтинг Зелен­ского на Украине был 20 %, то сейчас он подскочил до 98 %.

Мы не должны испытывать иллюзий. Население Украины, в от­личие от нас, уже считает происходящее отечественной войной против России, в то время как мы к этому выводу до конца еще не пришли. В России проведена частичная военная мобилизация, объявленная 21 сентября, — на Украине прошло уже четыре вол­ны мобилизации и сегодня на фронте 750 тыс. человек воюют против наших 200-250 тыс. Сейчас осуществляется боевое слаживание, то есть практическое обучение согласованным действи­ям. Но главная проблема заключается в том, что у нас не рассмат­ривали такое широкомасштабное вовлечение Запада в этот кон­фликт, на какое он решился. Как выяснилось, важнейшая цель для США — нанести России ущерб заранее, чтобы потом в слу­чае большой разборки с Китаем мы не пришли к нему на помощь. Ради этой цели американцы готовы пожертвовать Европой. Вот ка­ков масштаб сегодняшних проблем. Поэтому мы уже в апреле на­стоятельно предлагали создать Государственный комитет оборо­ны, так же как это сделал Сталин через неделю после начала Ве­ликой Отечественной войны. Хорошо, что в октябре был создан Координационный совет при Правительстве РФ по обеспечению потребностей Вооруженных сил РФ, других войск, воинских фор­мирований и органов.

У нас обнаружились проблемы, которые прежде, возможно, были неочевидны даже политическому руководству. В частности, недо­статочные объемы вооружений. Россия имеет подавляющее превос­ходство в авиации, но летать невозможно — это грозит огромными потерями, потому что над Украиной круглосуточно висит орбиталь­ная группировка из сотен спутников. Это не украинские спутни­ки — у них, как и у нас, ничего подобного нет. Это спутники Запа­да — НАТО и компании Илона Маска.

Чтобы добиться успеха на поле боя, требуется артиллерия. Для поражения цели нам надо потратить 50 снарядов или ракет, а про­тивнику — два, потому что у них точнейшее наведение, и делают это совсем не украинцы. Мы были вынуждены оставить Херсон, по­тому что правый берег Днепра находился под постоянным обстре­лом, который мы не могли эффективно подавить, — для этого при­шлось бы тратить боеприпасы в огромных масштабах. Фактически на каждый их одиночный, но правильный выстрел мы должны от­вечать огненным валом по площадям, а это совсем другой расход снарядов. Поэтому ситуация сегодня очень сложная. Неслучайно мы постоянно слышим пересуды о каких-то переговорах.

Запад тоже страдает от огромных затрат, а Европа вообще при­несла себя в жертву. Западные страны не хотят, чтобы из их кар­мана бесконечно вынимали деньги, это понятно. Но чего они хо­тят — думаете, мира между Россией и Украиной? Нет. Никакого мирного договора не может быть при таком несовпадении исход­ных позиций. Мы приняли в состав России четыре субъекта: ДНР, ЛНР, Запорожье и Херсонскую область. А Запад говорит: вы долж­ны немедленно вывести свои войска со всех украинских террито­рий, включая Крым, — это условие, при котором могут начаться переговоры. Но Россия никогда не выведет войска из Крыма, Сева­стополя и Донбасса — это исключено. Все это понимают, но чего они в таком случае добиваются? Они хотят не мирного договора, а перемирия — прекращения огня на какой-то период, заморозки конфликта. Украинцы не согласны с тем, что мы заняли их терри­торию (как они считают). Но это теперь территория России, и это не обсуждается.

Однако мы тоже в определенном смысле заинтересованы в пе­ремирии. Что это может дать?

Давайте вспомним примеры из истории, когда перемирие объявлялось и продолжения боевых действий не было в течение дол­гого времени. Корея, 38-я параллель, разделение на Северную и Южную Корею. Войны нет с 1954 года, но и мирный договор не был заключен, с обеих сторон стоят войска наизготовку. Это один из вариантов, которого вроде бы хочет Европа. Но это очень рискованный путь для нас, потому что Запад будет использовать эту мирную передышку. Нам она нужна для того, чтобы наладить формирование Вооруженных сил, чтобы наша космическая дер­жава, наконец, перестала закупать дроны в Иране. Нас пытают­ся этим купить.

Западу прекращение огня нужно для другого. Напомню пример из недавней истории Югославии. В 1990-х годах на всех этапах югославского кризиса, когда сербы пытались защитить интересы соотечественников в Хорватии, в Боснии и Герцеговине, в Косо­ве и эти попытки оказывались успешными, Запад набрасывался на Югославию, у которой тогда не было реального союзника, и вы­нуждали Слободана Милошевича идти на компромисс. Но потом, когда он подписывал определенные документы, в том числе Дей­тонские соглашения о прекращении войны в Боснии, Запад исполь­зовал эту передышку для того, чтобы создать проблемы в самой Сербии и Югославии, тем самым поощряя его противников. В кон­це концов манипуляции и интриги Запада привели к тому, что сами сербы свергли Милошевича и выдали его в Гаагу, где он и скончал­ся. Так и сейчас: США думают, что им удастся использовать пере­дышку для того, чтобы нарастить милитаризацию Украины и одно­временно создать проблемы в России. Мы должны осознавать, что это не беспочвенные опасения.

Но мы должны также помнить, что Россия извне никогда не была побеждена настолько, чтобы в стране начались деструктивные про­цессы. Разлад был результатом внутренних проблем. Так вот, За­пад стремится породить эти внутренние проблемы, поощрить их. У нас есть критики спецоперации, многие из которых переехали за границу и вещают оттуда, все беды на нас призывая. На Западе хо­тят, чтобы к ним присоединились и те, кто высказывается в крити­ческом ключе с патриотических позиций, требуя отставок и пере­мен. Хотят объединить всех, кто «против», чтобы свергнуть власть в России. Поэтому нам надо восстановить доверие к способности наших вооруженных сил побеждать на поле боя.

Я сосредоточился на Украине потому, что считаю этот конфликт и его перспективы главной проблемой настоящего времени. Мы все думаем о том, как он будет развиваться и чем завершит­ся. И большинство постсоветских стран — наших так называе­мых союзников — заинтересованно наблюдают за ходом спец­операции. И выстраивают свою линию поведения в зависимости от того, наступают или отступают российские войска. Вот, напри­мер, Молдавия. Президент Майя Санду — гражданка Молдавии и Румынии. И молдаване ждут, когда появится возможность стать частью Румынии. Во время распада Советского Союза жизненный уровень в Молдавии был выше, чем в соседней Румынии, сейчас картина противоположная. Но молдаване хотят «отплыть» вме­сте с Приднестровьем, а в Приднестровье живут 150 тыс. граж­дан Российской Федерации. Это наши соотечественники, и сейчас они подвергаются растущему давлению. Власти Молдавии рань­ше боялись, что будет наступление на Одессу, Николаев и до при­днестровской границы, а тогда прости-прощай идея «Приднестро­вье, вернись в Молдавию». А после оставления Херсона они по­няли, что если даже продвижение российских войск продолжится, то это не произойдет прямо сейчас, так что у нас есть время заду­шить Приднестровье.

Другие наши соседи, которые не хотят быть заложниками в на­шей борьбе с Западом, а хотят, наоборот, извлекать выгоды из си­туации, решают свои задачи. Например, Турция — наш очень ус­ловный союзник. Это вынужденный союзник в силу сложившихся обстоятельств, но далеко не искренний, имеющий собственные ин­тересы. Надо отдавать себе в этом отчет, чтобы понимать всю гам­му сегодняшних проблем и противоречий.

В XIX веке посол прусского короля отправился к Наполеону для того, чтобы объявить о том, что Пруссия вступает в войну против него. Но когда посол доехал, он узнал о победе Наполеона при Аустерлице. И тогда вместо того, чтобы объявить войну, он рассыпал­ся в поздравлениях. Наполеон, который все понял, сказал: «Наша фортуна переменила адрес на ваших бумагах». То же самое проис­ходит сейчас в отношениях России со странами СНГ и ОДКБ. Если они не будут нам мешать — уже хорошо, потому что никакой осо­бой помощи мы от них не ожидаем.

Мы сегодня не затронули много важных тем — конфликт между Арменией и Азербайджаном, так называемый Карабахский; двулич­ное поведение правительства Армении и политика Азербайджана, чье правительство хочет добить Армению и выгнать армян из На­горного Карабаха. Эти большие и важные темы мы, возможно, об­судим на будущих встречах.

Вопросы и ответы

Владислав ЦАПЛИН-СУХОВ, III курс, экономический факуль­тет: — Константин Федорович, что, по Вашему мнению, можно будет считать победой в конфликте с Украиной для России?

— На этот вопрос есть разные ответы. Официально обозначен­ные президентом и не отмененные цели операции вы помните: при­знание ДНР и ЛНР, а теперь, видимо, еще и Запорожья и Херсона как части России, нейтралитет Украины, демилитаризация, дена­цификация. Я считаю, что это очень условные цели операции, по­тому что ни о каком нейтралитете Украины речи больше не пойдет. Если Украина сохранится, то она не будет нейтральной — она будет враждебной. Никакой денацификации на той территории, которая будет подконтрольна Зеленскому, не произойдет, если считать де­нацификацией свержение существующего правительства. А мож­но ли всерьез требовать демилитаризации сегодня, если Украину постоянно накачивают оружием? То есть заявленные в начале цели стали условными.

На самом деле, как мне кажется, самые важные цели для России следующие. Отодвинуть как можно дальше свою границу и вернуть в Россию, по крайней мере, те регионы Украины, которые к нам предрасположены исторически, географически, культурно. То есть по сути разделить Украину на две части. У нас есть публицисты, ко­торые считают, что мы должны дойти до украинско-польской гра­ницы и поставить столб на границе бывшего Советского Союза. Не думаю, что мы в состоянии это осуществить без огромных потерь.

Более того, исходя из предостережений, о которых я говорил, вновь включать Западную Украину в состав общего государства — значит, впускать к себе Троянского коня. Эту формулировку придумал не я. Министр внутренних дел в правительстве Николая II Петр Дурново в 1904 году в большой записке царю написал, что ни в коем случае нельзя стремиться к тому, чтобы Галиция, то есть Западная Украи­на, вошла в состав Российской империи, иначе вместе с ней мы впу­стим к себе споры галицкого национализма.

Я думаю, что можно будет считать спецоперацию успеш­ной, если мы дойдем до границы с Приднестровьем и отрежем Украину не только от Азовского, но и от Черного моря, то есть вернем Одессу и Николаев. Поэтому оставление Херсона — это очень плохой знак. Киев — это отрезанный ломоть, потому что он привык и хочет быть столицей. Даже если киевляне говорят по- русски, они хотят жить не в одном из городов Российской Феде­рации, а в столице независимого государства. Там много лет осе­дали нерастворимым осадком чиновники, бизнесмены и т. п. Они сформировали идеологию Киева, несмотря на то что это русско­язычный город. Но вот Одесса, Николаев… Если они станут на­шими, то мы можем быть спокойны за свои берега Черного моря в Крыму и на Кавказе, они не будут тем местом, через которое потоком льется вооружение.

Когда началась спецоперация, я говорил об этом, и все меня понимали. Поэтому было сломано столько копий вокруг Херсо­на — оставить или держаться из последних сил? Так что мой от­вет на вопрос о победе именно таков: раздел Украины. После этого настанет мир, но это, к сожалению, будет очень тяжелый мир, по­хожий на предвоенное состояние. Это будет мир в результате ис­тощения сил сторон, но мы должны дойти до определенного пре­дела, в том числе взять естественные преграды, такие как Днепр, чтобы иметь возможность спокойнее оборонять свою территорию. Если не сможем, то перспективы очень плохие. Власти Крыма уже начали сооружение фортификационных укреплений, об этом пу­блично объявил Сергей Аксенов. Это для нас красная черта. По­этому повторяю свой ответ на вопрос о победе: это раздел Украи­ны. Вряд ли мирный договор, скорее перемирие, но на таких усло­виях, которые обеспечат нам возможность в случае, если Украина попытается взять реванш, поставить ее на место. Для этого надо отрезать ее от моря.

Александр ГИСЬ, III курс, экономический факультет: — Кон­стантин Федорович, говоря об отечественной войне, Вы подра­зумеваете полную мобилизацию и готовность к ней? И второй вопрос, скорее идеологический. В России, как мне кажется, в на­стоящий момент нет такой идеологии, которая продвигалась бы государством. Как Вы на это смотрите? Что должно сделать го­сударство для того, чтобы мотивировать граждан?

— Что касается мобилизации, то, повторю, с этим мы опозда­ли — судя по всему, из-за некорректного расчета сил и средств, не­обходимых для проведения специальной военной операции. Мало кто предполагал, что так быстро и в таком объеме будет оказано сопротивление и вдобавок настолько активно и широко включит­ся Запад. На самом деле и Запад не предполагал, если, конечно, они не заманивали нас специально. В феврале западные политики говорили, что украинская армия не продержится больше трех не­дель. Напомню, что все посольства западных стран в начале спец­операции убежали во Львов. Но сейчас они вернулись в Киев. Им кажется, что они могут достичь своей цели — нанести ущерб Рос­сии. Но мы не можем этого допустить, поэтому велика вероятность, что будет и вторая, и третья мобилизация. Если мы хотим добиться победы, то у нас не остается других решений, кроме как воевать. Чтобы стабилизировать фронт, требуется около 300 тыс. человек; чтобы победить Украину, нужно миллиона полтора. Такова реаль­ность. Именно поэтому я обеспокоен тем, что многие не хотят по­нимать, в том числе и некоторые представители власти: у нас нет выбора, потому что не-победа означает претензии ко всем русским людям. Представьте себе ситуацию — жить в побежденной стра­не, где претензии со всех сторон — и не только к Путину и тем, кто в Кремле, но и ко всем остальным. К сожалению, у нас еще не сфор­мировалось правильное понимание этой проблемы.

Но почему мы не мобилизуем миллион человек? Да потому, что для них требуется современное оружие в достаточном количестве, а это не было предусмотрено. В течение десятков лет независимости

Россия постепенно переходила к формированию армии на контракт­ной основе. Потенциала небольшой профессиональной армии до­статочно для того, чтобы провести военную операцию в Сирии или разрешить локальный конфликт, как в 2008 году в Грузии. Но для того чтобы воевать с целым светом, пусть и опосредованно, через Украину, нужна совсем другая армия. Поэтому, если будет необхо­димо, всем придется вспомнить об обязанности гражданина Рос­сийской Федерации защищать свою землю. Так что я не могу от­ветственно сказать: все, больше ни одного человека не призовем. Возможно, это делать придется, если иначе не победить.

Второй вопрос — об идеологии — обсуждается на всех уровнях, в том числе и во властных кругах, и в образовательном сообществе. Я считаю, что статья нашей Конституции об отсутствии идеоло­гии — это анахронизм. Понятно, что в 1993 году данная норма при­нималась как антитеза коммунистическому прошлому, когда управ­ление страной основывалось на жесткой государственной идеоло­гии. На мой взгляд, этот конституционный запрет надо отменить. Но это не означает, что надо срочно придумать что-то новое. Нет, идеология вырабатывается в том числе и в ходе этой войны. Каким образом? А давайте вспомним хотя бы о крупном бизнесе. Еще не­давно, скажем, Альфа-банк и ВТБ были обычными структурами рыночной экономики. Но где наше бизнес-сословие, которое стало таковым в результате приватизации? Разве сейчас, в этот сложный момент, оно на высоте исторических требований? Где эскадрилья Альфа-банка, которая воюет на фронте? Где сражается танковый полк Сбербанка, который закупил технику за счет своей прибы­ли? Я могу себе представить, что Путин шепотом говорит кому- то: надо пожертвовать столько-то. И они дадут. Но это будет непу­блично, потому что большинство из них связаны с зарубежными бизнесами. А сколько богатых россиян сбежало за рубеж? Вместо того чтобы строить нужные нам корабли и самолеты, они строили самые длинные в мире яхты. И это очень серьезный вопрос, в том числе к идеологии, потому что на ее отсутствии все и было заква­шено. Говорили, что рынок естественным образом все отрегулиру­ет и поставит на свои места. Но выяснилось, что рынок на это не способен без наших целенаправленных усилий, и это тоже часть идеологии. Я выступаю за то, чтобы заниматься этой проблемой, но не надо ожидать прямо завтра идеологию в законченном виде, которую все должны разделить. Этого не произойдет. В настоящий момент все понятно: если вам угрожают, а также вашей семье, ва­шей стране, вашей земле — вот она, идеология на время военных действий: победить! Вы должны понимать, к чему дело идет, если мы проиграем. Надо побеждать!